Сергей Довлатов: «Можно написать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком»
Союз, лишенный обязательств. В чем и состоит залог его долговечности…
Но где же любовь? Где ревность и бессонница? Где половодье чувств? Где неотправленные письма с расплывшимися чернилами? Где обморок при виде крошечной ступни? Где купидоны, амуры и прочие статисты этого захватывающего шоу? Где, наконец, букет цветов за рубль тридцать?!..
Письма Тамары Уржумовой
Когда я пишу, что Вы чудесная девушка, то уж я знаю, о чем пишу. А со временем научитесь держаться проще, естественней, будете помещать в письмах меньше восклицательных и вопросительных знаков и превратитесь в замечательную женщину.
Если Вы видите, что человек смеется над собой, можете быть совершенно уверены, что он не дурак, так как способность подшучивать над собой — это явный и бесспорный признак ума. Шарлатаны этого никогда не делают.
А я Вам посылаю портрет живописный, так как мне фотографироваться нельзя, от моей морды лопается эмульсия на фотопленке, не выдерживает.
Я теперь совсем одинокий, как бегемотиха в Ленинградском зоопарке. Ее зовут Красавица, и она весьма недурна собой, но, можете себе представить, все время одна. Потому что она единственная бегемотиха в Ленинграде, а выходить замуж за страуса или козла ни в какую не согласна.
Из армейских писем к отцу
Когда я был на севере, то видел, как мои знакомые, нормально глупые, нормально несимпатичные люди совершали героические поступки. И тогда я понял, что в некоторых обстоятельствах у человека выключается тормоз себялюбия, и тогда его силы и возможности беспредельны. По всей вероятности, задача искусства состоит в том, чтоб выключить в человеке тормоз себялюбия.
Писатель в эмиграции
Стимулы писательского творчества — очень внутреннее дело, почти неформулируемое, но если все-таки попытаться ответить на этот вопрос, то литературная деятельность — это скорее всего попытка преодолеть собственные комплексы, изжить или ослабить трагизм существования.
Из писем Георгию и Наталье Владимовым
Мне отвратительно, что если звонит русский кинематографист, то начинает разговор так: «У меня есть к вам творческое предложение, я уже обращался к Войновичу и Аксенову, но они отказались…»
Я никогда не смогу понять, почему Норман Мейлер, Воннегут (человек безграничного очарования) или покойный Чивер в тысячу раз доброжелательнее, доступнее и проще затхлого и таинственного Вити Перельмана.
Я не согласен с тем, что инженер, например, может быть всякий, а писатель — непременно — Лев Толстой. Можно написать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком.