Сумасшедшая жизнь

Истории добровольцев: путь к пониманию

Обсуждая то, как нам предстоит делать этот материал, мы и не подозревали, что найдем добровольцев. И были взволнованы и тронуты живым откликом бывших пациентов на нашу просьбу о встрече. Кто-то пришел побеседовать и сфотографироваться, потому что ему было важно донести до людей свое представление о болезни и убедить их не относиться к ней предвзято. Кто-то был искренне рад возможности рассказать о выпавших на его долю переживаниях вопреки собственным сомнениям: «Как будут реагировать окружающие меня люди? А что если меня станут узнавать на улице?..»

Лидия, 40 лет

Меня госпитализировали с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз» в 28 лет. Я могу с уверенностью сказать, что никогда не находилась в такой отличной интеллектуальной форме, как сейчас. До болезни я знала весьма посредственно только один язык, сейчас — пять. Я научилась всему технологическому процессу создания гипсовых скульптур, мне удалось поработать в детском издательстве и проиллюстрировать с десяток книжек.

Некоторые знакомые, узнав о моем расстройстве, воспринимали это как повод выразить сочувствие, поддержку. В этом нет необходимости. Я не ощущаю себя неполноценной, я даже не чувствую себя больной. Обострение болезни воспринимаю как смену обстановки и возникающие в связи с этим впечатления. Я имею в виду мании, так как депрессии переживаю просто как вялые периоды жизни.

Дмитрий, 45 лет

Я учился на мехмате, перенапрягся во время сессии, и у меня началась тяжелая депрессия: три месяца пролежал, ничего не мог делать. И даже не знал тогда, что можно лечь в больницу и подлечиться. Я отчислился из МГУ, потом вроде вылез из этого состояния, и меня забрали в армию, а там уж меня подкосило довольно серьезно. После службы я попробовал вернуться в университет, но дело не пошло.

С тех пор живу я довольно интересно и разнообразно. Работал в Театре Образцова — кукол делал. Потом у меня была своя маленькая кузница — художественная ковка по металлу. Полгода собирал какие-то кухни, а затем захотелось чего-то более творческого — и я пошел в полиграфию. Как только появилась «цифра», начал фотографировать для работы.

Ольга, 56 лет

Мой диагноз — «маниакально-депрессивный психоз», а это значит, что жизнь протекает в постоянной смене двух фаз: подъема (маниакала с галлюцинациями и бредом) и депрессии. И все подчинено логике этой болезни.

В маниакале, сразу после выхода из депрессии, мир рождается заново: проявляются новые оттенки цвета, звуков, новые значения и смыслы всего окружающего. Поначалу это поражало, особенно когда в новизну эту вплетаются видения, то есть то, чего нет, а я это вижу, слышу, осязаю. С годами я попривыкла к этому, лишь в усталости порой вздохну: как хочется привычного, ну хоть бы год, хоть бы месяц все было как всегда.

Владимир, 38 лет

Прошло одиннадцать лет с момента моей первой госпитализации. Задумываясь о том, что лежит в основании руин, оставшихся от моей прежней жизни, я вспоминаю, что не позволил эмоциям захватить меня, когда сердце моего не родившегося еще ребенка перестало биться. Я думал лишь о том, чтобы ничего не случилось с супругой.

Игорь, 51 год

С 12 лет у меня эпилепсия. Сначала это было физиологическое недомогание, а потом начались связанные с ним психические изменения. Я принимаю свою болезнь как данность, объективную реальность, от которой никуда не деться. Но меня убивает то, что я абсолютно одинокий человек и после меня ничего не останется.

У меня были планы на жизнь. Вот этот отрезок посвятить окончанию школы. Второй отрезок — художественное училище. Потом — окончание, распределение, а потом надо было думать о семье. Но семью я так и не завел. Картины? Я где-то прочитал: чем больше слой краски на картине, тем более «сдвинут по фазе» художник, ее писавший. Я посмотрел на свои работы — там слой краски в палец толщиной.

Лекарства, которые я принимаю много лет, напоминают мне саркофаг над разрушенным чернобыльским реактором — реакция продолжается внутри, а наружу ей хода нет. Мои мысли, творчество законсервированы лекарствами. Когда я не принимал их, я был не совсем адекватен, но мог задействовать свой творческий потенциал.

Без таблеток, но быть неадекватным и самореализовываться? Или пить таблетки — и совсем отказать себе в творчестве? И чувство такое, что жизнь не сложилась. Я нашел у Достоевского, что его сын умер в девять лет на почве наследственной передачи эпилепсии. А теперь представьте: я имею право поставить шлагбаум, чтобы дальше меня мой недуг не пошел.