«Радуйся, дочка, что ты не в Д2»: история о первой любви и первой потере

ФотоMidjourney: история первой любви и утраты

В сентябре-октябре 2023 года SoulBalance.ru, Школа писательского и сценарного мастерства Band и проект «Что я знаю о папе?» объявили опен-колл «Как память становится текстом». В течение месяца мы получали множество удивительных, трогательных и очень правдивых историй — о детстве и родителях, переездах и работе, любви и расставаниях.

Всего на конкурс поступило более 400 текстов, из которых редакция SoulBalance.ru выбрала дюжину для публикации на сайте. И сегодня мы хотим поделиться рассказом Яны Миа «Б2 — ранен, Д2 — …», историей о первой любви и невосполнимой утрате.

Б2 — ранен, Д2 — …

Слово «навсегда» пахнет соснами. В первый раз я, конечно, этого не знаю. Мое «навсегда» еще пахнет мамиными слезами и ананасовым соком. Старый больничный коридор с потолками до неба и окошками над дверями палат помнит эти запахи так же хорошо, как и я.

Плеер в который раз жует кассетную пленку с песнями про неведомый мне Питер и странного Вову, который радуется, что у него чума, а доктор говорит маме, что едва спасли и могли и вовсе потерять.

Подслушивать — плохо, я помню, но я — соучастник, втянутый в это дело предавшим меня телом. Мне нужно знать, что прячется за сложными словами, красными буквами выжженными на моей истории болезни. И, видимо, на целой жизни.

Возвращение в санаторий

Здесь все по-другому. Вместо обшарпанного здания — красивый новый комплекс, вместо отделений — блоки со странными названиями, а стерильные холодные палаты тут же вытесняются из помятой страхом памяти уютными комнатами. Что плохого может случиться в месте, где под крышей — огромный кабинет милой женщины-психолога с бассейном шаров и бесконечными инструментами для рисования? Особенно если за окном не промерзлая шумная столица, а умиротворение и сосны.

Слово «санаторий» отдает средством от моли — модные ребята в такое не ездят. Санатории — это для старых фильмов про голубей — стыдно признаваться, что вместо сериалов и американских мультфильмов я почему-то полюбила смотреть советское кино.

И похожей хочу быть на Тосю из «Девчат» и чуточку — на Наталью Орейро в «Диком ангеле».

Встреча с двумя Андреями

Два Андрея. Два вихря, на которые я гляжу — и все меркнет, все становится неинтересным и пресным, только вот эти два дурака в дрожащем пятне света. Один — худющая каланча, два метра раскатистого смеха, уши-локаторы и улыбка самого счастливого Чешира в мире. Другой — волна волос и узкий подбородок, пластичность и добрые глазища.

Они — непохожие и бесконечно живые — передвигаются склеенными макаронами по комплексу и словно переносят за собой украденный со сцены свет. Между нами пропасть в четыре года: в подростковом возрасте — год за три, как минимум. Но то ли мое сломанное и торчащее ухо мигает красным «своя» для Каланчи, то ли любовь к сцене притягивает Глазища, я вдруг оказываюсь в закулисной кутерьме, репетирую танцы и монолог с зеркалом и все смеюсь, смеюсь, смеюсь…

Ладно, может, самую чуточку я влюблена. Не в этих мальчишек, нет, а в жизнь. Впервые за последние годы я чувствую, я счастлива, и мир отвечает мне взаимностью. Вот Каланча хохочет, смешно дергает длинными худыми ногами, пока танцует под модный «Черный бумер». Я не помню людей, кто бы так счастливо жил, кто бы так радостно встречал каждый день.

— Дура-а-ак ты! — усмехается Глазища и садится на скамейку рядом со мной. Каланча корчит рожи, продолжает свой танец кузнечика в торнадо, и мое лицо едва не трескается от булькающего внутри счастья.

— Вы же останетесь до конца заезда? — я спрашиваю и замираю от страха. За спиной пальцы скрещены на удачу, чтобы Глазища сейчас не разрушил вдруг мой маленький санаторный мирок словами про отъезд.

— Мы да, до конца…

Я не замечаю быстрый — словно пас в баскетболе — взгляд, брошенный Каланче. И нервное подергивание уголка губ тоже не вижу. Я слышу самые счастливые слова: еще две недели мы вместе! Целых две недели я буду греться о свет со сцены, питаться счастьем и влюбляться в жизнь все больше и больше.

— Ты знаешь, — шепотом признаюсь Глазищам в том, что обычно новым друзьям не говорят. Старым, к слову, я не сказала тоже. — Я ведь чуть не умерла. У меня почки почти отказали, представляешь?

Он немного хмурится — светлые глаза темнеют, волосы падают на лоб, и мне хочется убрать их, но я стесняюсь. Он взрослый и красивый, он — центр вселенной этой на пару с другим Андреем, а меня занесло случайным ветром, да, к счастью, не сожгло в лихом сиянии. Глазища возвращается в привычную улыбчивую оболочку — только взгляд не успевает перестроиться. У меня внутри тепло смешивается с чем-то тяжелым и смутно знакомым.

— Все хорошо будет, Птичка!

— Откуда ты знаешь? — щеки горят, а пальцы барабанят по скамейке от смущения.

— Секрет, — он дотрагивается пальцем до кончика моего носа и разворачивается к Каланче: — Андрюх, слабо Птичку растанцевать?

— Да не вопрос!

Каланча тянет меня за руки, а я хохочу, запрокинув голову, и кружусь с ним по холлу под взгляды других детей. Я — героиня фильма. Мне так хочется быть взрослой, чтобы стать с ними наравне, чтобы мы — вместе, и влюбиться можно было по-настоящему. В Глазища, конечно, Каланча — мне почти брат-по-ушам, его я уже люблю, только чуть-чуть иначе.

Новые открытия и утраты

Они провожают меня в утро, когда папина машина тормозит у ворот. Мне пора в большой мир — шутит Каланча, а Глазища обнимает меня крепко-крепко. Они остаются светить дальше — в Д2 заезды почему-то долгие, не такие, как у остального санатория. И мне тоже хочется быть в Д2, чтобы мое «ранен» как можно дольше имело смысл на общей картине игры. Командой ведь всегда проще.

Андреи машут мне и улыбаются, а я никак не могу объяснить маме, почему реву половину дороги домой. Я ведь не хотела в санаторий среди учебного года, я же так грустила, что снова процедуры и лекарства, я же скучала по друзьям и вообще…

И вообще я возвращаюсь через год. У меня в сумке красивые туфли на каблуке и узкая юбка. У меня даже косметика своя есть и тетрадь с собственными стихами. Мне не терпится показать их Глазищам — Каланча не оценит, а этот точно поймет. Я, может, даже совсем осмелею и приглашу на дискотеке Андрея танцевать. Между нами все еще пропасть, но теперь я чуть старше, я почти взрослая, и влюбляться мне хоть и запретил врач, но жизнь, кажется, разрешила. А лучше Глазищ кандидата в моей вселенной нет.

Сосны пахнут так ярко, что кружится голова. Этот запах — символ моего счастья, так для меня пахнет жизнь. Мы с мамой идем в приемный, и я внутренне репетирую, как буду проситься в Д2. Вот Андреи удивятся мне! И, надеюсь, прошу всех богов на свете, что обрадуются.

Неожиданная утрата

— Поднимайтесь на третий этаж. Где Б2, не забыли? — медсестра протягивает заполненную историю, а во мне копятся отчаянные слезы.

— А можно мне в Д2?

— Там с другими диагнозами дети, — мягко отвечает медсестра.

— Но какая разница? Я так хочу в Д2, пожалуйста!

Мама меня одергивает, выводит в коридор, но не злится. Она перехватывает сумку свободной рукой, протягивает мне историю болезни, а потом наклоняется чуть ближе.

— Радуйся, дочка, что ты не в Д2. Там детки с онкологией.

Последняя фраза ей дается тяжело — я вижу, как наливаются блеском ее глаза за стеклами очков. Я знаю его — это покатое, сложное слово, — знаю не по фильмам и энциклопедиям. Оно звучит в голове просьбой бабушки принести пистолет и позволить уже ей уйти. Оно выглядит как потерянная мама, у которой из надежд осталась только та, что на чудо. Оно всплывает в памяти моей истерикой, когда я вижу черный платок на маминой голове. И тут я возвращаюсь в реальность — Андреи. Они из Д2, у них…

Я даже в голове не договариваю до конца. Здороваюсь с медсестрами, что рады возвращению Птички, целую маму на прощание и тут же выдвигаюсь в лес. Территория, по которой мы можем гулять, конечно, ограждена, но укромные полянки каждый санаторный знал наизусть. Идти в их корпус по